Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

Флоро д'Авенца решил, что производит лучшее впечатление в облике другого. И промолчал.

Поезд бежал сквозь ночь, убаюкивая воображение, грезы, воспоминания пассажиров.

Перевод Е. Дмитриевой.

В тесном номере, где Артуро и Густаво пришлось поместиться вдвоем, поскольку других свободных комнат в гостинице не оказалось, нестерпимая духота летней ночи, а также тяжесть в желудке — результат чересчур обильного, против обыкновения, ужина — не давали первому из них уснуть. Мученически вздыхая при каждом движении, он елозил по кровати, принимая самые невероятные позы: то укладывался поперек, так что голова свешивалась вниз, то ложился ногами на подушку, то зажимал подушку между колен, — и все это в надежде, что смена положений, непривычная поза или секундная прохлада нескольких квадратных сантиметров постели, еще не нагретых телом, помогут ему заснуть.

Но сон не приходил.

И это бы еще полбеды: главное, Артуро злился на приятеля, преспокойно спавшего на соседней кровати мертвым сном. Злился и завидовал.

Он и не подозревал, что Густаво, которого он считал спящим, на самом деле тоже не спит и не меньше его изнывает от духоты и бессонницы. Просто, пока Артуро вертелся на постели, ища спасения в динамике, Густаво уповал на статику, на абсолютный покой, боялся шелохнуться — иначе все пойдет насмарку.

Временами ему казалось, что еще немного, совсем чуть-чуть, и на него снизойдет то вожделенное полузабытье, то туманное облако, которое, сгущаясь, предшествует сну и уже при первых признаках равнозначно долгожданной вести, что муки бессонницы после стольких страданий наконец позади. Но достаточно было малейшего шороха, и он вздрагивал, и сон — пугливая черная птица с бесшумными крыльями — улетал прочь. Нетрудно представить, как раздражал его неугомонный Артуро, под которым скрипели пружины кровати, нетрудно представить, с какой ненавистью слушал он мученические вздохи своего друга. Лучшего друга, ничего не скажешь, но сейчас он готов был его задушить собственными руками.

В свою очередь Артуро, питающий к Густаво столь же дружеские чувства, выходил из себя — не мог простить приятелю, что тому хорошо (такое, во всяком случае, создавалось впечатление). Он отдал бы все на свете, чтоб только и Густаво не спал, чтоб маялся с ним заодно, либо — еще лучше — чтоб самому забыться в дремоте, ощутить вдруг, как сознание проваливается в сладостную пустоту.

После долгих колебаний, встать ли ему или упорствовать в попытке заснуть, Артуро капитулировал. Спустив ноги на пол, он прошел к окну и облокотился на подоконник — глотнуть менее душного воздуха. Он рассчитывал, что рано или поздно усталость возьмет свое, что, если он откажется от надежды заснуть, сон, из духа противоречия, придет сам.

Но сон не приходил. Усталости тоже не было. Когда человек изнывает от бессонницы, он прилагает все усилия, чтобы заснуть как можно скорее, а спешка — злейший враг сна. Артуро снова лег.

«Да угомонится он наконец или нет, черт бы его побрал!» — думал Густаво.

Укрывшись с головою, чтобы не слышать, задыхаясь под простыней, он уговаривал себя не кипятиться, молчать, дабы не спугнуть сон, который ему предстояло обрести в полной неподвижности.

Артуро вспомнил, что читал где-то, будто великолепное средство от бессонницы — пройтись мокрым полотенцем по спине вдоль позвоночника.

Он опять встал. Водопровода в номере не было, его заменял допотопный умывальник, состоящий из таза на треножнике и кувшина с водой.

Мученик подошел к умывальнику и тихо налил в таз воды.

«Чего он там копошится?» — недоумевал Густаво.

В нем все кипело, непонятная возня раздражала его тем сильнее, чем тише действовал Артуро, чтобы ему не мешать.

По-прежнему стараясь не шуметь, Артуро окунул полотенце в таз, хорошенько намочил и, неестественно изогнувшись, с трудом провел им вдоль спины. От холодного прикосновения на миг перехватило дыхание.

С полотенца текло на поясницу, на ноги, он отжал его и налепил на спину — от шеи до крестца. Как только он чувствовал, что полотенце нагрелось и уже не холодит кожу, он опять его мочил, отжимал, и водная процедура повторялась сначала.

«Что он там все-таки делает? — ломал себе голову Густаво, прислушиваясь к таинственным звукам, доносившимся из темноты. — Убить его мало!»

Намочить одновременно весь позвоночник было нелегко, и Артуро решил испробовать новый способ — нечто вроде самобичевания. Скрутив полотенце жгутом, он стегнул себя по хребту.

«Ну и скотина! — выругался про себя Густаво, вздрогнув от громкого шлепка. — Да что ж он там делает, в конце-то концов?»

Взбодрившись после освежительного удара, Артуро принялся методично хлестать себя по спине.

Неожиданно при очередном взмахе полотенце зацепилось за треножник, и тот опрокинулся вместе с полным тазом и кувшином. Артуро пытался было все это удержать, но, увы, поскользнулся и, силясь за что-нибудь ухватиться, растянулся на мокром полу; к грому бьющегося фарфора — кувшина, таза, мыльницы, стакана для зубных щеток, полоскательницы — и к звону составлявшего единое целое с треножником небольшого круглого зеркала для бритья на витой, а-ля барокко, ручке прибавился в результате глухой звук упавшего плашмя голого тела.

Казалось, обрушились стены.

От страшного грохота, разорвавшего тишину крошечной гостиницы, Густаво нервно дернулся и рывком сел на постели.

— Скотина! — завопил он. — Сволочь! Чтоб ты сдох!

Он бросился на Артуро, распростертого на полу. Сцепившись, они катались среди осколков, ударялись головой о мебель и стены, кусались до крови, царапались, яростно колошматили друг друга. После чего, тяжело дыша, обессиленные, злые, вскарабкались каждый на свою кровать и уснули крепким, безмятежным сном.

Перевод Е. Дмитриевой.

— Да, лето, дачные проблемы! — сказал приятель, с которым мы отдыхали в небольшом поселке на море. — Возьми хотя бы главу семьи, приезжающего к своим на выходной после рабочей недели. Всякий раз, когда приходит время возвращаться в город, для него повторяются мучительные минуты расставания. Особенно, если ему повезло с семьей, как Джорджо Т.

И он поведал мне историю, которая могла бы стать содержанием рассказа под заглавием «Любящая семья» и которую я попытаюсь воспроизвести, ничего не убавляя и не прибавляя.

Отъезд Джорджо Т., возвращающегося в город после того, как он провел с семьей субботний вечер и воскресенье, был для него и для его домашних настоящей мукой, повторяющейся каждую неделю. Все начиналось с причитаний обожавшей его жены за несколько часов до отъезда: «Значит, вечером едешь? Опять я без тебя остаюсь!» В ее голосе слышался упрек. Как будто Джорджо уезжал ради собственного удовольствия! Да будь его воля, разве бы он не остался с дорогой женой и с детьми? «Ради бога, — умолял он, — не говори так, мне и без того тяжело уезжать!» В глазах жены и детей была печаль. И он уговаривал: «Прошу вас, не смотрите на меня так, не мучьте. Вы разрываете мне душу. Если вы этого не хотите, тогда не плачьте и не вздыхайте. Помогите человеку!»

И вот у жены и у детей возник и постепенно созрел смелый план. Небольшой любовный заговор. Разумеется, втайне от Джорджо — в противном случае хитрость ни к чему бы не привела. Начало операции положила жена, в упор спросив у мужа за несколько часов до отъезда: «Ну? Скоро ты наконец уберешься?»

Джорджо вылупил глаза от удивления. Он решил, что жена шутит. Но вид у нее был самый серьезный — одному богу известно, каких усилий стоило ей это притворство. Мужу сделалось не по себе от слов жены и от ее грубого тона. Нападение застало его врасплох. Но он не стал вступать в дискуссию, а только сказал: «Странно ты выражаешься. Скоро ли я уберусь! Можно подумать, ты ждешь не дождешься этой минуты!»

Жена хмыкнула (что далось ей с величайшим трудом) и презрительно пожала плечами (симулируя презрение и от этого мучаясь в душе). «Сам должен понимать, — бросила она, — твои приезды выбивают всех нас из колеи. Знаешь, как мы устаем от тебя за сутки!»

Муж закусил губу. Его так и подмывало ответить на грубость грубостью, однако он сдержался — не хотелось затевать ссору перед отъездом. А тут еще и старшая дочь слово вставила: «Да, папочка, мы все тебя очень любим, но, что правда, то правда, ты бываешь просто невыносимым». — «Невыносимым?» — промямлил бедный родитель, не веря собственным ушам. «Да, иногда. Твое дело — сидеть в городе и зарабатывать деньги, больше от тебя ничего не требуется». — «Вон ты куда гнешь, — отозвался он с горечью. — Твой отец рабочая лошадь, у него одно дело — тянуть воз!» — «Какой ты скучный, папочка! — подлил масла в огонь сын. — Согласись, от тебя мало радости. У нас совершенно разные интересы». — «Можете успокоиться, — в сердцах заверил отец, — скоро я избавлю вас от своего присутствия. Более того, я сделаю это немедленно. Извольте!»